Во время этого трудного путешествия m-lle Bourienne, Десаль и прислуга
княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже
всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли
остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее
спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала
лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не
волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною
частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время
княжна Марья убедилась, - хотя она никогда ясно словами определенно не
говорила себе этого, - убедилась, что она была любима и любила. В этом она
убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить
о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на
то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между
ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что
он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней - осторожные,
нежные и любовные - не только не изменились, но он, казалось, радовался
тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее
выражать ей свою дружбу-любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья
знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что
она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе
чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном
отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к
брату. Чувство это было так сильно в пер был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень
труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже
опасен.
Хорошо, что тут девушки прибежали...
- Ну, что пугать их! - сказала Пелагея Даниловна.
- Мамаша, ведь вы сами гадали... - сказала дочь.
- А как это в амбаре гадают? - спросила Соня.
- Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите:
заколачивает, стучит - дурно, а пересыпает хлеб - это к добру; а то
бывает...
- Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
- Да что, я уж забыла... - сказала она. - Ведь вы никто не пойдете?
- Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, - сказала Соня.
- Ну что ж, коли не боишься.
- Луиза Ивановна, можно мне? - спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как
теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее.
Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным
усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и
хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
"Так вот она какая, а я то дурак!" думал он, глядя на ее блестящие глаза
и счастливую, восторженную, из-под усов делающую ямочки на щеках, улыбку,
которой он не видал прежде.
- Я ничего не боюсь, - сказала Соня. - Можно сейчас? - Она встала. Соне
рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она
накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
"Что за прелесть эта девочка!" подумал он. "И об чем я думал до сих пор!"
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на
парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от
столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще
светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не
хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и
скучно, на земле было весело.
"Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?" подумал Никола Он ее и подхватил.
- Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел.
Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной
случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как
мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень
покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что-то сказать.
- Нам рассказывали, - перебила ее княжна Марья, - что вы в Москве
потеряли два миллиона. Правда это?
- А я стал втрое богаче, - сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги
жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что
он стал втрое богаче.
- Что я выиграл несомненно, - сказал он, - так это свободу... - начал он
было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком
эгоистический предмет разговора.
- А вы строитесь?
- Да, Савельич велит.
- Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? -
сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос
вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам
такое значение, которого они, может быть, не имели.
- Нет, - отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование,
которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. - Я узнал это в
Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были
примерные супруги, - сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице
ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. - Но смерть эта меня
страшно поразила. Когда два человека ссорятся - всегда оба виноваты. И своя
вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше.
И потом такая смерть... без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe,
- кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
- Да, вот вы опять холостяк и жених, - склыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер.