Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в
детскую - и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на
сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения
дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице,
приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке
и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными
плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось:
глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ
опустились.
- Соня! что ты?... Что, что с тобой? У-у-у!...
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною,
заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала.
Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше
спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга.
Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
- Николенька едет через неделю, его... бумага... вышла... он сам мне
сказал... Да я бы всё не плакала... (она показала бумажку, которую держала в
руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не
можешь... никто не может понять... какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
- Тебе хорошо... я не завидую... я тебя люблю, и Бориса тоже, - говорила
она, собравшись немного с силами, - он милый... для вас нет препятствий. А
Николай мне cousin... надобно... сам митрополит... и то нельзя. И потом,
ежели маменьке... (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет,
что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а
право... вот ей-Богу... (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас,
только Вера одна... За что? Что я ей се
Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому
человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав
рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых
терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился,
прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван.
Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв
это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на
Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря
на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение,
которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим
штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов
почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие
новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
- Вероятно, пойдут вперед, - видимо, не желая при посторонних говорить
более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли
выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным
командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о
столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
- Об вашем деле, - обратился князь Андрей опять к Борису, - мы поговорим
после, и он оглянулся на Ростова. - Вы приходите ко мне после смотра, мы всё
сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского
непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал
заметить, и сказал:
- Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
- Я был там, - с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая
оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусарсполнить желание молодого человека.
Только
сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и
куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно
покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
- А по мне, - сказал он, обращаясь к Ростову, - надо просто просить
государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно
простят...
- Мне просить государя! - сказал Денисов голосом, которому он хотел
придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной
раздражительностью. - О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости,
а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я
никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня
разжаловать, и... Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: "ежели бы я был
казнокрад...
- Ловко написано, что и говорить, - сказал Тушин. Да не в том дело,
Василий Дмитрич, - он тоже обратился к Ростову, - покориться надо, а вот
Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
- Ну пускай будет плохо, - сказал Денисов. - Вам написал аудитор просьбу,
- продолжал Тушин, - и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них
верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не
найдете.
- Да ведь я сказал, что подличать не стану, - перебил Денисов и опять
продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что
путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он
считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал
непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более
часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в
обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Дез слышали всю эту успевшую им надоесть историю.
