Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как
будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и
переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел
превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним
куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом, как говорил
Денисов, проехал мимо государя.
- Молодцы павлоградцы! - проговорил государь.
"Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в
огонь", подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали
сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их
мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь,
особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали
каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти
против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого
бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после
двух выигранных сражений.
IX.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и
напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к
Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее
положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему
особенно-заманчивым в армии. "Хорошо Ростову, которому отец присылает по
10-ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому
не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо
сичный ездок, два раза всадил шпоры своему
Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал
разгоряченный Бедуин.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала
себя как-то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно
говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он
находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с
визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым
поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым
намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения
между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У
него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней
Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного
лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся
планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень
легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа
была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала
в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под
локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому
назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его
выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
- Что, узнаешь свою маленькую приятельницу-шалунью? - сказала графиня.
Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней
переменой.
- Как вы похорошели!
"Еще бы!", отвечали смеющиеся глаза Наташи.
- А папа постарел? - спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор
Бориса с графиней, молча рассматрив хотел видеть ее, и эти
догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем
старшие:
- В нынешнем веке не помнят старых друзей, - говорила графиня вслед за
упоминанием о Борисе.
Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или
нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что-то на вопросы офицеров
и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое-то приказание.
Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об
атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен.
Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары,
чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость
начальников сообщалась войскам.
"Поскорее, поскорее бы", думал Ростов, чувствуя, что наконец-то наступило
время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от
товарищей-гусаров.
- С Богом, г'ебята, - прозвучал голос Денисова, - г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам
тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди
виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал
неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
- Прибавь рыси! - послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает
задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее.
Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на
середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту
черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее
становилось. "Ох, как я рубану его", думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
- О-о-о-а-а-а!! - загудели голоса. "Ну, попадись теперь кто бы ни был",
думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во
весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широкиелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала
та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых
от мертвых.
